Дарья Юрийчук: Что говорят российские исследования о заботе

Иллюстрация: Саша Гашпар

Продолжаем публиковать серию обзоров российских гендерных исследований, инициированную «Волшебным институтом феминистских исследований». Вторая статья серии о труде посвящена понятию заботы.

Молодая женщина встает затемно, отвозит своего годовалого ребенка в ясли, затем долго-долго едет на метро, чтобы, наконец, приехать в роскошный дом, где она работает няней такого же годовалого ребенка. Эта киноновелла Даниэлы Томас и Уолтера Саллесиза из альманаха «Париж, я люблю тебя» почему-то надолго засела в моей голове как образ трудной судьбы матери не-среднего-класса. Так что я легко вспомнила этот фрагмент, когда на исследовательской школе по труду Ольга Ткач, исследовательница домашнего труда, упомянула его как пример «кризиса заботы». Киноновелла отлично иллюстрирует частный пример кризиса заботы: бо­лее бед­ные жен­щи­ны си­дят с детьми более бо­га­тых, а сво­их де­тей им оста­вить не с кем. О кризисе заботы говорят и в более широком контексте — тогда, когда функции заботы оказывается некому выполнять (Критическая социология заботы, ред. Бороздина, Е. А Здравомыслова, А. А Темкина, 2019). В глобализованном мире эти цепочки заботы становятся транснациональными: стратегии, направленные на то, чтобы преодолеть нехватку заботы в отдельной стране, вовлекают в рынки труда заботы мигранток — например, жен­щи­н из стран Глобального Юга. Получается, что женщина оставляет свою семью в Латинской Америке, Восточной Европе, Центральной или Юговосточной Азии, чтобы заботиться о домах и детях в метрополиях. Забота как будто перетекает из «периферии» в «центр» – этот процес гендерные социологи называю «утечкой заботы».

О кризисе заботы можно говорить и в связи с пандемией Covid-19. Здравоохранение как институт заботы не выдерживает нагрузки. О больных некому заботиться: не хватает не только коек и ИВЛ-аппаратов, но и медсестер: «(…) медсестры по всему миру стали увольняться из больниц, потому что их зарплаты не сопоставимы с теми рисками, которым они подвергают себя и своих близких, работая в инфекционных отделениях. „Если я заболею, кто будет кормить мою семью, кто ухаживать за детьми?“» — пишет Нурия Фатыхова в статье о необходимости экономики заботы.

Бо­лее бед­ные жен­щи­ны си­дят с детьми более бо­га­тых, а сво­их де­тей им оста­вить не с кем

Забота при этом долго не считалась частью экономики: в 1970-е феминистская исследовательница Сильвия Федеричи в своем знаменитом манифесте «Зарплата против домашней работы» говорила о «работе любви» — домашней работе, которая вносит значительный вклад в экономику, но не считается трудом. Труд заботы еще называют репродуктивным (в широком смысле) трудом, понимаемым как воспроизводство «рабочей силы» (вынашивание, рождение, воспитание детей), поддержание способности к труду (готовка, стирка), организация пространства и менеджмент ресурсов (покупки, уборка). Один из главных тезисов Федеричи в этом манифесте — требование зарплаты за домашний труд — не меркантильность и не требование денег самих по себе, а теоретическая оптика, которая позволяет увидеть, что эта работа натурализована (то есть считалась естественной для женщины) и гендеризована (считалась женской работой). Смысл такой оптики в денатурализации репродуктивного труда: признании, что труд заботы — не нечто естественное, что женщина выполняет, повинуясь своей «природе». Признание репродуктивного труда позволяет женщине потребовать за него оплату или отказаться от него. Такой подход не экстраполирует капиталистические отношения на якобы внеположную им семью, а делает видимой эксплуатацию, изначально в нее заложенную. С 1970-х женщины отвоевали свой выбор — выходить на работу или оставаться дома. Но как мы видим из примера выше — даже когда труд заботы оказывается оплачиваемым, неравенство между теми, кто заботится, и теми, кто занят продуктивным (в смысле противоположности репродуктивному) трудом, сохраняется. Удовлетворение базовой потребности в заботе превращается в классовую привилегию.

Работа по дому все еще не по­лу­ча­ет та­ко­го же социального при­зна­ния и не име­ет той же цен­но­сти и стоимости, как ра­бо­та, за ко­то­рую платят. Но даже когда такой труд выносится за пределы семьи в публичную сферу (например, труд в детских садах, школах, хосписах или труд наемных нянь, уборщиц, горничных) — он остается феминизированным (то есть ассоциируется с традиционно женским типом работы, хотя может выполняться и мужчинами), и поэтому скромно оплачиваемым, маргинальным, невидимым. «Печать второсортности лежит на этом виде труда и сегодня из-за его приватности, низкого общественного статуса, непрестижности, низкой оплаты, поэтому этот сектор быстро превращается в нишу мигрантской занятости» (Тюрюканова Е. В. Гендерные аспекты трудовой миграции из стран СНГ в Россию 2005). Пандемия показывает, что такой труд еще и более рискованный: труд заботы — жизнеобеспечивающий, он не может происходить удаленно. Самой заботы, которую институты заботы производят, часто недостаточно. Так, например, исследовав меры поддержки материнства (речь идет о «материнском капитале») Елена Бороздина, Елена Здравомыслова и Анна Темкина заключают, что «без специальных усилий зачастую невозможно ни получить положенное, ни обеспечить возрастающие требования к развитию ребенка» («Чтобы выдрать клок, …», С.292). Тем не менее, сегодняшние политика и экономика, кажется, движутся в противоположную сторону: «Эта новая эффективность финансового олигархического патриархата полагает, что передача ресурсов на воспроизводство общества, его гражданских структур (медицинского обслуживания, образования, общественных инициатив и уровня жизни) — излишняя трата, которая вредит эффективности бизнеса» (Алла Митрофанова). Неолиберальная политика с ее оптимизацией стремится урезать расходы на неприбыльные отрасли и использовать оплаченное по максимуму: «За те годы, что в медицине идет оптимизация, я не слышала об этой программе ни одного доброго слова от специалистов-практиков. Это было поэтапное сокращение всего, чего только можно, закручивание гаек и репрессивное давление на управленцев всех медучреждений, заставлявшее их выжимать все соки из практикующих врачей. Смысл оптимизации был в том, чтобы сосредоточить здравоохранение в крупных урбанизированных центрах, и тогда мы не сможем сказать, что у нас плохая система здравоохранения — у нас же есть крупные, оснащенные современные центры. Но для кого они доступны и насколько их достаточно для всей страны, это большой вопрос. У врачей из этих центров все время увеличивалась нагрузка и отчетность», — говорит исследовательница Елена Богданова.

Непрестижное место заботы в обществе обусловлено ее связью с телом и домом

В своей статье о заботе Алла Митрофанова описывает теоретическую почву для переосмысления и переоценки практик заботы и отмечает коллосальные усилия, предпринятые феминистской теорией для «политизации того, что принималось как личное, „естественное“, изначально данное, то есть невидимое и незначимое для нормальной теории» (Синий диван, С. 83). Непрестижное место заботы в обществе обусловлено ее связью с телом и домом: такое пренебрежение восходит к ключевой символической оппозиции в нашей культуре, по одну сторону которой оказываются культурное, активное, мужское, разумное, публичное, а по другую — природное, пассивное, женское, эмоциональное и телесное, домашнее. Между этими половинами нет равенства. Феминистские теоретикессы проделали огромную работу по обнаружению и развенчанию этой грандиозной оппозиции. В новой модели онтологии/реальности, которую разрабатывают эти исследовательницы, больше нет двуполярного мира, в котором только одна сторона может и имеет право действовать, а маргинализированные практики жизни находят свое законное место.

«женщины явно хотели бы заботиться меньше, а не больше»

Забота, конечно, — не панацея. Анастасия Кальк в статье «Червивая утопия: мечты о разрушенной коллективности» напоминает, что у идеи заботы довольно неоднозначная история. Забота может создавать патерналистские отношения между тем, кто заботится и тем, о ком заботятся. Кроме того, «женщины явно хотели бы заботиться меньше, а не больше» — пишет Кальк и призывает избавиться от иллюзий о чудесах горизонтальных инициатив: хотя «симптомы болезненного одиночества, вызванного отсутствием демократических способов управления, а также капиталистической конкуренцией, неравенством, институтами нуклеарной семьи и частной собственности актуальная философия, вместе с ее вдохновителями XIX и XX века Гегелем, Марксом, Коллонтай и Маркузе, предлагает лечить классическим методом: коллективным действием и/или созданием заботливого общества» (Кальк 2021, ХЖ № 116, С. 95–103), он [метод] не перенесет нас по щелчку в прекрасное будущее. Но преодолеть пандемию, домашнее насилие и другие беды не получится без переоценки статуса заботы и признания, что все мы уязвимы и иногда нуждаемся в заботе. Как пишет кураторка проекта театра заботы Кира Шмырева: «[в]се мы хотим жить в обществе, в котором нам не страшно иметь ребенка с инвалидностью, атипичных партнеров и партнерок, близких и любимых людей с ментальными расстройствами или хронической болью, живущих с различными реабилитационными устройствами и техникой». Для этого нам понадобятся институты другого типа.

Что почитать по теме:

1. Статьи по тегу «забота» на сайте »Волшебного института гендерных исследований»,

2. https://arzamas.academy/materials/1736

3. Дмитриева, Мария. 2020. «Трансграничная миграция заботы. пандемия после 8 марта». Transitory White, 29 марта.

4. Чернова, Жанна. 2011. «Кто, о ком и на каких условиях должен заботиться? Гендерный анализ режимов заботы и семейной политики». Журнал исследований социальной политики. Т. 9. № 3. 295–318.

5. Бороздина, Екатерина, Елена Здравомыслова, Анна Темкина. 2019. «Забота в постсоветском пространстве между патернализмом и неолиберализмом: феминистские исследования».