Асия Арсланова: Отрада глаз, отрада сердца
Иллюстрация: Варвара Гранкова
«Незнание» и SH.E представляют еще один рассказ из номера «Теория». Журнал «Незнание» делают три писательницы: Арина Бойко, Лиза Каменская и Саня Гусева. Его третий бумажный номер посвящен теоретическому и автотеоретическому письму – такому, где знания подаются в форме художественного рассказа, часто с использованием собственного опыта. Как большие любители соединять теорию и личные истории, SH.E были приглашены в качестве ридеров этого номера. Два рассказа было решено опубликовать не в бумажном издании «Незнания», а на сайте She is an expert: это «Нейтральная полоса» Станы Корунной и «Отрада глаз, отрада сердца» Асии Арслановой.
В тот день острое детское счастье и острое детское горе смешались, как рис и баранина в пылау. Алтынай поперхнулась им, обожглась, но нет-нет да вспоминала.
Помнила игру в волков, охотников и зайцев. Как бегали с девочками по улицам аула, сбивали босыми пятками пыль, визжали от восторга, «спасали» и «спасались». Помнила растрепанные косы, разбитые коленки, испачканные платья. Да платья ли это были? Не рубахи? Ведь малолетние совсем… Помнила, как с хорошей, лихой злостью вцепилась в крепкую Шауру, сбила с ног. Алтынай была «охотником», берегла своих «зайцев», и еще мстила подруге. Та не верила, что Алтынай умеет считать, а ведь отец ее правда научил. После ярмарки, насыпая в ладошку монпансье. Один-два-три… Бер-ике-ос…
Да, злость была смешная и веселящая, смешная и веселящая. Не опаснее игры в волков, охотников и зайцев. Не опаснее подпрыгивающей на месте Зайнаб, бросающейся к ней Нэркэс, затаившейся Камили. Не опаснее нескольких синяков на крепких ногах и потерянной веревочки из косы.
Летело лето, летело детство, летели камешки из-под ног. Бежали домой, только когда над аулом звенело «Ашарга! Кушать!». Матери и бабушки заманивали их на еду, как ягнят и жеребят.
Но в тот день Алтынай, кажется, не звали… Как, почему она оказалась во дворе своего дома? У кого по дороге напилась, ведь в животе плескался добрый ковш воды? Этого не помнила. Помнила притомившее по дороге солнце и желание забраться на свой ястычок и заснуть.
Кажется, отец тогда еще не поставил избу-пятистенок, и у них во дворе стояли две обычные избы с общими сенями. Помнила, как от усталости села на широкий тупса у входа, почувствовала бултыхание воды в желудке и зудящую ссадину на колене. Помнила много зеленого и желтого перед глазами (наверное, цыплят в траве). А потом услышала разговор, распоровший ее детство надвое.
— Поехал и поехал, — говорила бабушка, говорила деланно равнодушно. — Что же теперь? Со второй женой можно прекрасно ужиться, ты все равно первая… А при уме, при умении себя поставить…
— У отца не было второй жены… Почти ни у кого в ауле нет и не было… — мама говорила слабым голосом. Такой у нее был, когда они хоронили новорожденного брата. И новорожденную сестру. Алтынай ненавидела этот голос.
— Может, оно и к лучшему, кызым. Не будешь больше рожать… Ведь сколько можно, ведь с того света возвращалась… Поживешь… А как себя поставить с этой молодухой, я научу. Кого ему сватают? В какой аул зять поехал?
— Какая разница? Не хочу… Если она будет рожать, если она будет рожать сыновей, он ведь…
Плакала мама что ли? Разве взрослые умеют плакать?
— Боишься за себя и дочку? Не боишься? А что тогда?.. Ах так? Спустя сколько лет? — голос бабушки звучал так, будто на байге первой пришла самая пропащая лошаденка.
Потом Алтынай закрыла уши, не хотела ничего слышать. Это ведь они про отца? Про ее огромного, с медведя отца? Который разъезжал на новеньком тарантасе, пах дегтем и железом, сметал со стола полбарашка. Который вез ей с ярмарок угощение и, вот правда, научил считать. Один-два-три… Бер-ике-ос… Что значит «вторая жена»? Что значит «будет рожать сыновей»?
А когда убрала ладошки от ушей, бабушка распекала мать:
— Ты же знаешь, что делать, Алтынбика! С малолетства знала… Сколько к тебе сватались… Помнишь, какую песню парни о тебе пели? Бесстыдники! Переврали «Салимакай»!
И тут случилось невиданное — сдержанная, прохладная мама Алтынай запела. Некрасиво, всхлипывая, сглатывая слова, но запела:
Вершина Ирендыка высока,
Взобраться на нее, ой, трудно очень,
Я знаю: все, кто увидал тебя,
В твои, Алтынбика, влюблялись очи.
— Ну, будет! Ты знаешь, что делать! — почти прикрикнула бабушка. — Велю заколоть барашка к его приезду, а ты доставай платье получше.
Потом бабушка обнаружила Алтынай на тупса… и разозлилась еще больше.
— Ты чего это тут сидишь? Иии, какая замарашка! Как мы тебя только замуж выдавать будем! Ну-ка мыться, а потом откроем мамины сундуки.
В тот день на Алтынай впервые надели платье из покупной ткани и навесили ожерелье из кораллов и монет. Платье из сундука пахло пылью, но не той, земляной, с аульских улиц. Платье пахло пылью сухой, сладкой, кружащей голову.
Бабушка сама взялась заплести Алтынай косы. Плела туго, приговаривала:
— Ну что, матурым, понравились мамины богатства? Подрасти, все твоим будет. Аллах тебя любит, ты радуешь глаз. Сразу видно, наша кровь. Была бы в отца… Ох, представляю, чернявая и сбитая, как бычок… Повесим накосники? Это для голытьбы рано, а дочке старшины можно и пощеголять…
Наверное, Алтынай и правда была красивая, коли ее так наряжали. Расправила плечи, приподняла носик, попробовала улыбнуться. Сулпы звенели и отгоняли мысли о плачущей маме. А вот елкелек на затылке был тяжеловат, оттягивал голову. В ауле такие носили девушки, а не девчонки, которые сбивали коленки, играя за «охотника».
Но куда Алтынай пока до мамы и бабушки! Те были царицы! Шахини! Те вышли на битву! Нагрудники-хакалы были их кольчугами, драгоценные кашмау — шлемами, тустаки с угощением — щитами. Они истово рвали тесто на халму, резали и бросали в бульон куски казылыка, изжаривали в масле баурсаки, не пожалели золотистого, пахнущего праздником вяленого гуся.
Бабушка и вовсе взялась за диковину — пылау. Никто такого в ауле больше не готовил, но бабушку когда-то научила абыстай, еще та, прежняя, из бабушкиной юности. Абыстай была дочерью ученого человека, жила в юности в Бухаре и наловчилась стряпать по-ихнему. Алтынай любила про это слушать.
Закладывая мясо в казан, мама, вся в кроваво-красном и серебряном, опять запела, уже без слез:
Вон сокол в небе с кречетом летит,
Они с гнезда поднялись на рассвете.
Я много в этой жизни повидал —
Такой, как ты, я не встречал на свете.
А вечер уставшая Алтынай и вовсе помнила как вспышки зарниц. Помнила, как съезжались гости — верхами, на арбах и на бричках. Их еляны из бархата в позументах, кумбазах и вышивке. Их алые от кумыса щеки, лукавые глаза, восхищенные восклицания.
Помнила мать в сердце этого праздника. Как водится, та принимала гостей с опущенными глазами, подавала и подавала угощенье, почти все время была в кругу женщин, но ее кольчуга и шлем, кровь красавиц и спетые в ее честь песни, были при ней. Она вела вперед то воинство, которое у нее было.
Помнила бабушку, которой лета позволяли не опускать глаз и говорить с мужчинами. Кажется, там были похвалы ее отцу. Кажется, там были похвалы Алтынай. «Отрада глаз, отрада сердца», — повторяла бабушка.
А вот лица отца в тот вечер Алтынай не помнила. Но ни о какой второй жене больше не было сказано и слова, других детей в их доме тоже не родилось. Отец привозил ей монпансье с ярмарок, пока она сама не вошла в возраст невесты.
***
В старых, изданных еще в СССР книгах башкирских авторов, живет несколько сюжетов о многоженстве. Женщины в них почти не конфликтуют друг с другом, поддерживают ровные отношения, совместно растят детей — и десятилетиями сдерживают глухую, нутряную злобу.
Открываем «Иргиз» Хадии Давлетшиной, на первый взгляд, «революционный» и соцреалистический. Его героини, жены бая Ниязгола, распивают чаи, бранят слуг и явно антагонистки. Вчитываемся: каждая — личность, каждая реализуется в своей сфере, каждая вкладывается в зыбкий семейный баланс.
Но этот мир держится на завете Ниязгола: «Аллах повелел, чтобы мужчина брал по жене на каждый сустав своего тела, но он же, пресветлый, заповедовал, чтобы каждая жена знала свое место». Но в этом мире живет Газимэ — некрасивая девушка из богатой семьи, на которой женятся ради приданого, у которой нет своих детей и которая успешно ведет торговые дела мужа (на дворе, между тем, 1910-е). Эталонный «враг народа» по меркам соцреализма и очень любопытный персонаж, если читать «Иргиз» сейчас.
Еще более сложная семейная система в повести «Долгое-долгое детство» Мустая Карима. Старшая жена сама сватает младшую для мужа, растит ее детей, в доме лад и почтение со всех сторон. Признания о настоящих чувствах двух женщин звучат только перед смертью старшей («Уж сколько лет все кажется, что живу я радостями, взятыми в долг… Из-за меня ты душой истерзалась, мучилась» — «Понимала рассудком, но не принимала сердцем»). Один драматичный мотив с нами на протяжении всей повести. Главный герой — сын младшей жены своего отца, но знаковой фигурой в его жизни, его учителем, его душой является старшая. Все в семье, в том числе родная мать, знают об этой привязанности.
Башкирский фольклор высказывается о многоженстве прямолинейнее. Иронизирует в поговорках: «У кого два коня, ногам не будет покоя, у кого две жены, ушам не будет покоя», «У того, кто имеет двух коров, есть айран, у того, кто имеет двух жен, — ругань да брань», «Если в доме две женщины, пол некому мести». Наставляет в песнях:
Против мужа своего
Даже рот не открывай, сноха.
Ссорясь с другими женами мужа,
Не бери половник, сноха.
История говорит о распространении в Башкирии не только многоженства как такового, но и левирата (женитьбе на вдове брата) и сорората (женитьбе на девушках из одной семьи). В 1726 году кунгурский воевода Юхнев объезжает 60 башкирских волостей и пишет в отчете, что башкиры «имеют многих жен по их закону, и того ради людны». К концу XIX века это уже более редкое явление. Исследовали приводят цифры из «Памятной книжки уфимской губернии 1889 года»: в тот год женятся 9336 мужчин-мусульман, из них 153 — на второй жене, и 25 — на третьей. Еще четверо заключают брак с четвертой женщиной.
Полигамные браки сохраняется и в XX веке. Газета «Красная Башкирия» 8 марта 1927 года рапортует: «Многоженство в Аргаяшском кантоне — обычное явление. Бывают случаи, что даже партийцы имеют по две жены. Одна живет за „сестру“, другая — за жену». Советская власть борется с полигамией, однако такие семьи существуют вплоть до 1950-х годов.
В последние десятилетия дискуссии о многоженстве возникают вновь. В 2006 году депутат Госсобрания Башкирии Эдвард Мурзин выступает с законодательной инициативой о разрешении полигамных браков. В СМИ приводится его аргументация: «У нас нормальных мужиков-то мало, на всех дам не хватает. Оттого и рождаемость низкая — без мужа мало кто отважится ребенка растить». Поддержку заявления такой глубины находят в националистских и религиозных пабликах.
